Павел Романов, Елена Ярская-Смирнова Ответы на вопросы круглого стола

Павел Романов, Елена Ярская-Смирнова
Центр социальной политики и гендерных иследований (Саратов)

Ответы на вопросы круглого стола
Социологи в СССР и современной России всегда имела драматическую связь с обществом, и сегодня мы должны переосмыслить падоксальные особенности этой связи...


1. Для кого и для чего сегодня существует социология в России? Каково «публичное лицо» современной российской социологии?

Мы полагаем, что социология пришла в публичное пространство России и заняла в нем прочное место задолго до того момента, как появилось образование по социологии и появились ссылки на социологические исследования в средствах массовой информации. Начать можно с того, что большевики и их сталинские преемники в своей пропаганде и преобразовательной деятельности основывались на системе взглядов, которые можно назвать социологическими на свой манер. Можно согласиться с идеей Г.С.Батыгина, что советская общественная жизнь являет нам уникальный пример социологии, ставшей ведущей и преобразующей силой на государственном уровне, подчинившей себе все аспекты общественной жизни. Такие формулы марксистской социологии, как классы, преодоление классовых различий, классовое сознание, классовый конфликт, производственные отношения не только затверживались на школьной скамье и на занятиях по историческому материализму в вузах, они направляли партийные решения, затрагивающие интересы миллиардов людей – и не только в СССР, но и далеко за его пределами, когда возник социалистический лагерь и в некоторых развивающихся странах к власти пришли марксисты разных вариаций (включая маоистов, стронников чучхе и полпотовцев, а также ряд других экзотических движений, включая Красные Бригады). Есть множество примеров тому, как социологический анализ в СССР вел руководителей страны дорогой, усыпанной многочисленными жертвами – предположение ряда теоретиков об усилении классовой борьбы при социализме привело к росту репрессий в 1930-х, в 1950-е Струмилин и ряд других видных советских социологов провозгласил отмирание товарно-денежных отношений, в результате чего возникла волна репрессий против малых и крупных предпринимателей времен хрущевской оттепели и к смертным приговорам по делам «валютчиков». Позже возникли и претворялись в жизнь социологические идеи о сосуществовании систем, развитом социализме и, на закате Советского Союза, в эпоху Перестройки – разного рода идеализации НЭПа. Если говорить о советской публичной социологии, то мы имеем дело в первую очередь со своего рода теоретической социологией, легитимирующей и направляющей советскую социальную, индустриальную, градостроительную, аграрную, криминальную, а подчас и внешнюю политику. В доминирующем дискурсе редко можно было встретить аргументы, апеллирующие к каким-либо эмпирическим данным, но это не значит, что никаких исследований не проводилось. Шейла Фицпатрик, например, изучая контекст принятия антипаразитических законов эпохи Хрущева, рассматривает деятельность специальной комиссии ЦК КПСС, занимавшейся изучением вопроса о борьбе с социальным паразитизмом. Есть много свидетельств того, что эта комиссия провела колоссальную аналитическую работу, выявив широкий спектр теневой рыночной деятельности, получившей развитие в условиях смягчения режима после ухода Сталина с политической арены. Конечно, следует признать, что деятельность такой комиссии, как множества других советских комиссий, слабо ассоциируется с конструкцией социологического знания как науки, но это была прямая конвертация социологической идеи со всей сопутствующей риторикой в целенаправленную программу деятельности. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что к моменту возникновения в СССР социологии как науки в 1960-х годах власть ясно осознавала необходимость проведения систематических научных исследований общества в дополнении к обычной практике изучения разнородных свидетельств, поставляемых различными ведомствами. Так и возникла социология шестидесятников, самые гибкие представители которой облекали наукообразными обоснованиями готовые решения партии и правительства, а более продвинутые исследователи играли незавидную роль «советников при Чингисхане», как в свое время метко выразился один из социологов этого призыва Ю.А.Левада. И этот малосимпатичный публичный имидж социального знания, встроенного в институты доминирования, воспроизводится и в постсоветской России с печальной регулярностью – идет ли речь о темах научных форумов, подхватывающих и разрабатывающих сюжеты, вбрасываемые властными структурами. Не успели сверху объявить об угрозе международного терроризма, уже возникли кафедры социологии безопасности и конференции на эту тему, после этого мы наблюдаем гаснущие волны ажиотажа по поводу демографической политики, опасностей, исходящих от избыточных социальных программ, демографической угрозы, страхов, связанных с мигрантами, вплоть до развития нанотехнологий. При этом мало кто пытается переосмыслить эти сигналы страхов и надежд, идущие сверху, в критическом ключе, старается понять, а с какими вызовами общество действительно имеет дело или переформулировать эти вызовы в интересах гражданского общества. Хотим напомнить также, что в эпоху перестройки в публичное поле вошла другая социология – наверное, ее можно поп-социологией, это телеопросы, когда ведущие спрашивают мнение телезрителей по тому или иному вопросу и сразу же дают распределение ответов внизу экран; в популярных журналах нередко ссылаются на данные опросов по поводу личных предпочтений в сфере потребления или личной жизни; разные издания время от времени проводят на своих страницах маленькие анкетирования по актуальным проблемам; разумеется, нельзя забывать и о политических рейтингах, хотя в связи с изменениями в отечественном политическом ландшафте интерес к ним падает. Вообще, этот ряд можно продолжить, он означает, на наш взгляд, что общественное мнение приобрело в медийном пространстве и массовом сознание некий самостоятельный статус и где-то рядом с ним маячит фигура некоего персонажа, сочиняющего вопросы и обобщающего ответы на них. Пусть многим пока кажется, что техники спрашивания и обобщения не требуют никаких особых навыков, но сама эта практика вполне инстициализирована, она имеет ясно различимые и узнаваемые контуры. Думается, что социология в современном российском обществе многолика, мы, как и другие современные индустриальные миры, не прочь с любопытством заглянуть в это зеркало и даже порой извлекаем из такого разглядывания какие-то практические выводы. Проблема лишь в том, что в этом многообразии где-то затерялась гражданская физиономия нашей науки. На пути от роли сухопарого надзирателя советской поры в публичной сфере к нынешней роли шута с бубенчиками мы где-то потеряли вдумчивого собеседника, к которому могли бы обратить свои интерпретации серьезных проблем современного общества и вместе с этим потеряли важное поле работы публичной социологии.

2. Майкл Буравой разделяет академическую, критическую, прикладную и публичную социологию по типам основных задач и аудиторий, или потребителей социологической информации. Какое разделение труда сложилось в современной отечественной социологии? Какую бы классификацию предложили вы? Чем различаются между собой эти виды социологического труда?

В целом мы разделяем типологию, предложенную Буровым, но специально не останавливаемся на комментировании других, нежели публичное, направлений социологии. Основное различие между этими четырьмя социологиями, на наш взгляд, в аудиториях к которым они адресуются. Этот адресат диктует и определенные характеристики результатов научного анализа – в смысле языка, тематизмов, способов донесения до целевой аудитории. В дополнении к обычным требованиям относительно критериев научности, этики, процедуре вывода, от социологов здесь ожидаются определенные компетенции по подготовке финальных текстов, чтобы они смогли занять свое место в публичном дискурсе.

3. Что, с вашей точки зрения, входит в сферу публичной социологии? Как бы вы определили границы этого направления?

Сферу публичной социологии, на наш взгляд, составляет поле дебатов по социальным проблемам. Причем повестка дня определяется, в отличие от прикладной или заказной социологии, интересами групп, которые ограничены в возможности вводить в публичный дискурс свои вопросы и приоритеты, т.е. преимущественно снизу вверх. Функция социолога как интерпретатора заключается здесь в наделении безгласных, слаборефлексирующих групп голосом и поддержке такого высказывания, которое является залогом социального диалога, консенсуса, исключает замалчивание или умаление каких-то социальных проблем, которые по чьему-то решению, соизволению могли бы быть объявлены незначащими или замалчиваться. Другое предназначение мы видим в модерировании публичной дискуссии, обеспечение многоголосья по наиболее значимым для общества проблемам. Границы обозначены здесь профессиональными рамками, если говорить о нормах производства такого специализированного знания об обществе и специфическими рамками оформления публичного текста, доступного для понимания вне профессиональной клики и аргументированного в соответствии с жанровыми особенностями. Призыв к публичности, кроме того, это еще и особые отношения с заказчиком – довольно тонкая материя. В отличие от академической и прикладной социологии здесь у нас не всегда есть конкретная организация, которая бы диктовала нам свои ожидания. Если и есть некий фонд, предоставляющий гранты, то обычно это требования самого общего вида. А собственно целевая аудитория – гражданское общество, заинтересованная публика, не всегда может ясно выразить свои ожидания. Вероятно, специалист по публичной социологии должен иметь какие-то навыки понимать эти разнородные сигналы, быть настроенным на эту публичную волну. Было бы желательно еще не просто озвучивать массовые страхи, но и компетентно указывать на альтернативы, учитывающие права человека, гуманистические ценности.

4. По отношению к каким (какого рода) темам/проблемам публичная социология сегодня возможна и необходима? Какие техники и методы в рамках публичной социологии больше подходят для разработки тех или иных проблем?

Эти темы традиционные, они повсюду вызывают горячий интерес со стороны общества, в России они также являются приоритетными – проблема охраны гражданских прав различных социальных групп, социальное неравенство, доступ к принятию решений по жизненно важным вопросам сообщества. Ограничений в методах здесь не может быть, как и в теоретических подходах, однако наблюдения показывают, что критическая теоретическая традиция чаще используется, она просто чаще оказывается пригодной, как и интерпретативная, а полевое исследование, опирающееся на «естественные» методы большое могут дать для понимания социальных проблем отдельных социальных групп, особенно депривированных и стигматизированных. Наш опыт публичной социологии - изучение социальных проблем инвалидности, домашнего насилия, гендерной дискриминации, трудовых отношений. Подробнее об этом любой желающий может найти информацию на сайте Центра социальной политики и гендерных исследований www.socpolicy.ru

5. Вправе ли социология влиять на общество, участвовать в жизни социальных групп, инициировать социальные изменения и каковы пределы этого влияния?

Нам представляется, что любые разговоры о некоей рафинированно академической социологии, аполитичной и работающей исключительно на приращение некоего нейтрального научного знания об обществе являются заблуждением или лукавством. Уж если мы социологи, то так или иначе, тем или иным образом мы участвуем в выработке знания, влияющего на социальные изменения. Можно делать это нерефлексивно, в работе не задумываясь над тем, как наши ценности преломляются в результатах аналитической работы, а можно постоянно размышлять над своей политической позицией, кто, как и где будет использовать произведенный нами анализ, строить его так, чтобы охранять права и интересы безвластных, отстаивать гражданские ценности. Но чтобы социология стала явлением гражданским, необходимо работать на публичной арене в этом качестве рядом с комментаторами экономистами, политологами, искусствоведами, с теми, кто уже закрепился в медийном пространстве.

6. Можно ли говорить о своего рода «публичном повороте», о преодолении «кабинетной» работы в современной отечественной социологии (антропологии, культурологии, социальной науке в целом)? Если да, то насколько эта тенденция глубока, в какой степени затрагивает практики социологического исследования и письма? Если нет – почему?

Пожалуй, о таком повороте, как генеральной линии мы бы говорить рановато. Ситуация более парадоксальна – система производства и воспроизводства профессионального социологического знания живет сама по себе, движется своим путем и не особенно собирается куда-то поворачивать. Разве только некоторые из социологов решились вести в Интернете Живые Журналы, что можно определить как некий выход в публичное пространство, правда, весьма своеобразный. Хотя опыт такой есть – например в 1980-е годы И.В.Бесстужев-Лада вел телепередачу на центральном телевидении, но в 1990-е годы как-то мало можно вспомнить таких опытов. Лишь единичные исследователи и исследовательские группы продвигают публичную социологию в том виде, в каком мы ее обсуждаем здесь – их можно по пальцам пересчитать, ну и конечно такая идея положена в основу деятельности нашего Центра социальной политики и гендерных исследований с самого его основания, это легко отследить по нашим проектам, публикациям, которые и в Интернете представлены, и опубликованы. Можно говорить об условиях, когда такой поворот будет возможен. Публичная социология в качестве ясно различимого интеллектуального поля может утвердиться только в связи с системными трансформациями в обществе и в общественных науках. Во-первых, должны утвердиться новые источники финансирования исследований – они должны располагаться вне бизнеса и вне государства, и направлены на производство именно публичной социологии, укорененной в сообществах. Во-вторых, интерес к профессиональным социальным исследованиям должен ясно проявиться со стороны гражданского общества, должно стать больше и профессиональных исследовательских организаций. В-третьих, у социологов, особенно молодых, должны появиться перспективы занятости в организациях гражданского общества, некоммерческих организациях, нуждающихся в социальных исследованиях на благо сообществ, влияющих на политику снизу-вверх. И, наконец, в-четвертых, и мы говорили об этом не раз, социологическое образование должно научиться готовить таких специалистов.

7. Какой вам видится роль публичной социологии ближайших десятилетий?

Поскольку публичная социология в таком виде, как мы себе ее представляем, является детищем грантовой культуры – открытых конкурсов, честной соревновательности за финансирование и прочие ресурсы, публикуемые и доступные всем результаты работы, преемственность в исследовательской традиции - мы можем говорить скорее о желаемом будущем, чем о ясной перспективе. Очень хотелось бы больше возможностей, достойные альтернативы, но российское гражданское общество пока очень слабо, связь его с социальными исследованиями пока неоднозначная, российское государство довольно враждебно относится к международным донорам, которые на протяжении многих лет помогали развиваться публичной социологии, российские доноры не торопятся приходить в этот сектор, а ресурсы сообществ слишком ограничены. В таких условиях потенциал публичности у социологии будет трудно раскрыть, но возможно. Многое будет зависеть, вероятно, от социологического образования, развивающегося на факультетах, летних школах, каких-то локальных клубных инициатив, еще больше – от публичных фигур в социологии, авторитетных ученых, их желания повернуться от узкого академизма к широкому обществу и участвовать в публичных дебатах.