Майкл Буравой За публичную социологию

Майкл Буравой - "Между социологическим этосом и тем миром, который мы изучаем, ширится пропасть. Вызов же публичной социологии состоит в том, чтобы разнообразными способами объединять усилия исследователей и самых разных групп общества. Проекты публичных социологов не должны остаться в стороне, напротив, их нужно сделать неотъемлемой частью нашей дисциплины..."

Фрагмент статьи "За публичную социологию", полный перевод которого можно найти в :
Социальная политика в современной России: реформы и повседневность / под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М.: ЦСПГИ, Вариант, 2008.



Майкл Буравой

За публичную социологию

Между социологическим этосом и тем миром, который мы изучаем, ширится пропасть. Вызов же публичной социологии состоит в том, чтобы разнообразными способами объединять усилия исследователей и самых разных групп общества. Проекты публичных социологов не должны остаться в стороне, напротив, их нужно сделать неотъемлемой частью нашей дисциплины. Так мы сделаем публичную социологию видимым и легитимным предприятием, оживив всю дисциплину в целом. Соответственно, если наметить условные границы разделения социологического труда, можно обнаружить антагонистическую взаимосвязь четырех типов знаний: профессионального, критического, прикладного и публичного. В идеале расцвет каждого типа социологии является условием для процветания всех остальных, но они также могут с легкостью принимать патологические формы или стать жертвами изоляции и подчинения. Это поле власти побуждает нас к исследованию отношений между четырьмя типами социологии – того, как они различаются между собой в истории и в разных странах, формируя разновидности столь непохожих индивидуальных карьер. Наконец, сравнение этих дисциплин между собой указывает на связующее звено между нашей наукой и сообществом, или аудиторией, публикой , подчеркивая особый вклад социологии в защиту гражданского общества, которое выдерживает осаду наступающих на него государства и рынка.

Так рисуют ангела истории. Его лицо обращено в прошлое. Там, где мы видим цепь событий, он видит одну лишь катастрофу, которая обрушивает ему под ноги один пласт обломков за другим. Ангел хотел бы остаться, разбудить мертвых, и воссоздать целое из осколков. Но штормовой ветер дует из рая; он с такой яростью наполняет его крылья, что ангел уже не может их сложить. Эта буря неотвратимо продвигает его в будущее, к которому он повернут спиной, в то время как груда обломков перед ним поднимается до небес. Именно эту бурю мы называем прогрессом.

Вальтер Беньямин

Вальтер Беньямин написал свои знаменитые девять тезисов по философии истории в то время, когда нацистская армия продвигалась к его любимому Парижу, святилищу надежд на цивилизацию. Он рисует эту надежду в виде трагической фигуры ангела истории, безуспешно бьющегося с великим разрушительным наступлением цивилизации. Для Беньямина в 1940 году будущее никогда еще не выглядело более унылым, чем с капитализмом, перерастающим в фашизм, вкупе с социализмом, превращающимся в сталинизм, – наводняющими весь мир. Сегодня, в начале 21 века, несмотря на то, что коммунизм рассыпался, а фашизм – всего лишь страшное воспоминание, гора обломков продолжает расти до небес. Неконтролируемый капитализм питает тиранию рынка и бесчисленные формы неравенства в глобальном масштабе, а возрождающаяся демократия слишком часто становится тонкой завесой для влиятельных интересов, лишения гражданских прав, лицемерия и даже насилия. И снова ангел истории раскрывает крылья во время бури, террористической бури из рая.

В самом начале социология желала быть этаким ангелом истории, пытаясь найти порядок в обломках современности, стремясь возродить надежды на прогресс. Так, Карл Маркс возродил социализм из отчуждения; Эмиль Дюркгейм освободил органическую солидарность от морального разложения и эгоизма. Макс Вебер, несмотря на его предостережения о «полярной ночи ледяной мглы», смог открыть свободу в рационализации, и вычленить смысл из разочарования. По эту сторону Атлантики Уолтер Е. Б. Дюбуа стал первым деятелем движения пан-африканизма против расизма и империализма, в то время как Джейн Аддамс пыталась вырвать мир и интернационализм из пасти войны. Но затем буря прогресса наполнила крылья социологии. Если наши предшественники выступали за изменение мира, то мы зачастую его сохраняли. Сражаясь за место под солнцем науки, социология развивала собственное специализированное знание: в форме потрясающей, яркой эрудиции Роберта Мертона [Merton, 1949], сокровенной и величественной схемы Талкотта Парсонса [Parsons, 1937, 1951], в раннем статистическом изучении мобильности и стратификации, кульминацией которых явилась работа Питера Блау и Отиса Дадли Дункана [Blau and Duncan, 1967]. Анализируя 1950-е годы, Сеймор Мартин Липсет и Нейл Смелзер [Lipset and Smelser, 1961. P. 1-8] могли торжественно объявить завершение моральной предыстории социологии и полное открытие дороги науке. Не впервые идеи Конта захватили профессиональную социологическую элиту. Но, как и раньше, этот взрыв «чистой науки» имел непродолжительную жизнь. Буквально через несколько лет университеты – особенно с сильными социологическими факультетами – буквально воспламенились, охваченные политическим протестом, выступлениями за свободу слова, гражданские права и за мир, осудив некритичное стремление социологии стать чистой наукой. Ангел истории вновь затрепетал на штормовом ветру.

Диалектика прогресса управляет нашими индивидуальными карьерами так же, как и нашей общей дисциплиной. Первоначальная страсть к общественной справедливости, экономическому равенству, правам человека, устойчивой окружающей среде, политической свободе или просто к лучшему миропорядку, которая вовлекла многих из нас в социологию, оформилась в более приземленные цели получения знаков научного отличия. Прогресс становится совокупностью критериев дисциплинарных методов – стандартизированные курсы, утвержденные списки литературы, бюрократическое ранжирование, постоянные экзамены, рецензии на книги, скроенные по единой мерке диссертации, отрецензированные публикации, внушительное резюме, поиск работы, сроки контракта, а затем – надзор за коллегами и последователями с целью убедиться, что все шагают единым строем. И всё же, несмотря на нормализирующее давление карьер, моральный стимул живет и не покоряется; так легко социологический дух не затушить.

Несмотря на все эти ограничения, дисциплина – как в индивидуальном, так и в коллективном смысле этого слова – дала свои плоды. Мы потратили сто лет на построение профессионального знания, перевод здравого смысла в науку, и сейчас более чем готовы к выполнению систематического обратного перевода, перемещая знание туда, откуда оно пришло, понимая личные невзгоды как социальные проблемы и таким образом возрождая моральную устойчивость социологии. Здесь – и надежда, и вызов публичной социологии, дополнение и не-отрицание социологии профессиональной. Для понимания производства публичной социологии, ее возможностей и опасностей, потенциала и противоречий, успехов и поражений за последние 18 месяцев я провел дебаты по публичной социологии в более чем 40 организациях – от небольших колледжей до объединений на уровне разных штатов и элитных факультетов по всем Соединенным Штатам, а также в Англии, Канаде, Норвегии, Тайване, Ливане и Южной Африке . Повсюду, где бы я ни появлялся, необходимость в публичной социологии резонировала в аудиториях. Дебаты привели к появлению серии симпозиумов по публичной социологии, включая симпозиумы в журналах «Социальные проблемы» (Social Problems) (февраль 2004), «Социальные силы» (Social Forces) (июнь 2004) и «Критическая социология» (Critical Sociology) (лето 2005). Бюллетень Американской Социологической Ассоциации (АСА) «Примечания» (Footnotes) открыл специальную колонку по публичной социологии, результаты которой собраны вместе в «Приглашении к публичной социологии» [American Sociological Association, 2004]. Факультеты организовали призы и блоги по публичной социологии, АСА торжественно открыла специальный сайт по публичной социологии, учебники по вводному курсу включили соответствующие разделы. Социологи стали более регулярно появляться на страничках наших национальных газет, где они высказывали свое мнение. Ежегодное собрание АСА 2004 года, посвященное публичной социологии, превысило все рекорды посещаемости и участия, с весьма солидным перевесом по сравнению с другими темами. Эти смутные времена вывели ангела истории из оцепенения.

Я предлагаю одиннадцать тезисов. Они начинаются с обсуждения того, почему сегодня нужна публичная социология, продолжают разговор о ее многообразии и об отношении к нашей дисциплине, которую понимают и как специализацию, и как поле власти. Я рассмотрю матрицу профессионального, публичного, критического и прикладного направлений социологии, обращая внимание на их динамику в ходе истории и в разных странах, сравню социологию с другими дисциплинами, прежде чем, наконец, обращусь к тому, что делает социологию такой особенной – не только наукой, но моральной и политической силой.

ТЕЗИС I: ДВИЖЕНИЕ НОЖНИЦ

Стремление к публичной социологии усиливается, а ее воплощение затрудняется, когда социология поворачивается влево, в то время как мир сдвигается вправо.

Чему приписать современное стремление к публичной социологии? Можно не сомневаться, что очень многим людям этот вопрос напоминает о том, почему они стали социологами. Но публичная социология уже не новая наука, так в чем же причина этого внезапного подъема? За последние полвека политический центр притяжения в социологии сдвинулся в направлении социальной критики, в то время как мир, который она изучает, сдвинулся в противоположном направлении. Так, в 1968 году членов АСА попросили проголосовать по резолюции против войны во Вьетнаме. Из голосовавших социологов две трети не поддержали позицию АСА, в то время как на вопрос о личном отношении, 54% выразили индивидуальное противостояние войне [Rhoades 1981. P. 60] , причем, приблизительно та же пропорция фиксировалась в то время опросами общественного мнения. В 2003 году, 35 лет спустя, членам АСА была представлена подобная резолюция против войны в Ираке, и две трети проголосовали в поддержку (Footnotes, июль-август 2003). Еще важнее то, что в опросе по этому поводу 75% голосовавших социологов высказались против войны (конец мая 2003), в то время как 75% населения поддержали войну .

Для 1960-х годов это довольно неожиданные данные, учитывая тогдашний рост левых настроений. Несмотря на бурную встречу АСА в Бостоне в 1968 году, где Мартин Николаус выступил со знаменитой бесстрашной атакой на «социологию денежных мешков» и звучали прямые требования Совета чернокожих социологов, Радикального совета и Совета женщин-социологов, – оппозиция все же была в меньшинстве. Большинство членов Ассоциации уже возмужало и впитало либеральный консерватизм ранней послевоенной социологии. Со временем, однако, радикализм 1960-х годов распространился в профессии, хотя и в обедненном виде. Возрастающее участие женщин и расовых меньшинств, стремление поколения 1960-х получить руководящие должности на факультетах и в нашей ассоциации наметили критический сдвиг, отразившийся в содержании социологии .

Так, политическая социология повернулась от вопросов о достоинствах американской выборной демократии к вопросам государства и его отношения к классам, общественным движениям как части политического процесса и расширению демократического участия. Социология труда повернулась от процессов адаптации к изучению доминирования и рабочих движений. Исследования стратификации перешли от изучения социальной мобильности в рамках иерархии престижа профессий к анализу изменений в структурах общественного и экономического неравенства – класса, расы и пола.

Социология развития оставила теорию модернизации и обратилась к теории низкого уровня экономического развития, миросистемному анализу и идее срежессированного государством экономического роста. В теории рас перешли от объяснений ассимиляции в политэкономии к изучению расовых формаций, понимая расу как сложное национально-идеологическое образование. Социальная теория представила более радикальные интерпретации Вебера и Дюркгейма, включив Маркса в общепринятый канон. И если феминизм пока еще не был канонизирован, он определенно возымел решающее воздействие на самые значительные отрасли социологии. Глобализация создает хаос в основном параметре социологического анализа – государстве-нации, – одновременно выводя нашу дисциплину на более широкую орбиту. Разумеется, здесь были контр-движения – например, доминирующее влияние штудий ассимиляции иммигрантов, – или неоинституциалисты, которые документировали всемирное распространение американских институтов – но все же за последние полвека наиболее сильный тренд наблюдался именно в направлении социальной критики.

Если преемственность политических поколений и изменение содержания социологии являются одним рычагом ножниц, то другой рычаг, движущийся в противоположном направлении, – это мир, который мы изучаем. И в контексте усиливающейся риторики равенства и свободы социологи документировали постоянное углубление неравенства и доминирования. За последние 25 лет ранние достижения экономической безопасности и гражданских прав (с сопутствующим им неравенством) были нивелированы экспансией рынка и насильственными государственными режимами, которые нарушают права человека на родине и за рубежом. Слишком часто рынок и государство объединялись против человечества в проведении политики, широко известной как неолиберализм. Несомненно, сами социологи стали более чувствительны к проблемам и более сосредоточенны на негативе, но собранные ими свидетельства действительно указывают на регресс в огромном количестве областей. При этом режим, управляющий нами, является глубоко анти-социологическим по своему духу и враждебным к самой идее «общества».

Сами университеты претерпели возрастающие нападки со стороны Национальной ассоциации ученых за то, что приютил слишком много либералов. В то же время, сталкиваясь с урезанием бюджетов и оказавшись перед лицом растущей конкуренции, университеты стали урезать возможности бесплатного образования, ответив рыночными решениями, в том числе, организацией совместных предприятий с частными корпорациями, рекламными компаниями для привлечения студентов, заигрыванием с частными спонсорами, превращением образования в товар путем дистанционного обучения, привлечением дешевой временной профессиональной силы, не говоря уже об армиях обслуживающего персонала на низкооплачиваемых должностях [Kirp 2003; Bok 2003]. Является ли рыночное решение единственным из возможных? Следует ли отказаться от самой идеи университета как «общественного» блага? Интерес к публичной социологии, в частности, является реакцией и ответом на тотальную приватизацию. Ее жизнеспособность зависит от реанимации самой идеи общественности, еще одной жертвы бури прогресса. Отсюда парадокс: расширяющаяся пропасть между социологическим этосом и миром, который мы изучаем, порождает спрос и, одновременно, создает препятствия на пути публичной социологии. Что же нам делать дальше?

ТЕЗИС II: МНОГООБРАЗИЕ ПУБЛИЧНЫХ СОЦИОЛОГИЙ

Существуют разнообразные публичные социологии, отражающие различные типы общественности и многообразие способов доступа к ним. Традиционные и органичные публичные социологии являются двумя полярными, но взаимодополняющими типами. Общественность или сообщества можно уничтожить, но их можно и создавать. Некоторые из них никогда не исчезают – например, наши студенты, которые являются нашей первой публикой, охваченным нами сообществом.

Что мы будем подразумевать под публичной социологией? Публичная социология вовлекает социологию в диалог с группами общественности, т.е. с людьми, которые сами вовлечены в диалог. Таким образом, предполагается двойной диалог. Очевидными примерами являются работы Уолтера Е. Б. Дюбуа «Души черного народа» [Du Bois, 1903], Гуннара Мюрдала «Американская дилемма» [Myrdal, 1944], Дэвида Рисмана «Одинокая толпа» [Riesman, 1950], а также Роберта Белла с соавторами «Привычки сердца» [Bellah, 1985]. Что общего у всех этих книг? Они все написаны социологами, их читают за пределами научного сообщества, и они становятся движителем общественной дискуссии о характере американского общества – природе его ценностей, пропасти между обещаниями и реальностью, его болезнями и тенденциями. В том же жанре, который я называю традиционной публичной социологией, работают и социологи, которые высказывают свое мнение на страницах наших национальных газет, где они комментируют вопросы общественной значимости. Как альтернатива – журналисты заниются академическими исследованиями публичной сферы, и в качестве примера можно привести статью Криса Уггена и Джеффа Манзы в Американском социологическом обозрении [Uggen and Manza, 2002] по поводу политической значимости преступного лишения гражданских прав и диссертацию Дива Пейджера [Pager, 2002] о расовых аспектах влияния криминального прошлого на перспективы занятости молодежи. В случае традиционной публичной социологии ее целевые группы общественности, как правило, невидимы, не насыщенны – не осуществляют интенсивного внутреннего взаимодействия, пассивны, не составляя движения или организации, и как правило, мэйнстримны, т.е. представляют мнение большинства, конвенциальны и противопоставлены контр-публике, контр-сообществам, оппозиционным по своему характеру. Традиционные публичные социологи провоцируют дебаты внутри или между группами общественности, хотя сами могут в них и не участвовать.

Однако, существует другой тип публичной социологии – органическая публичная социология, где социолог работает в тесной связи с видимым, насыщенным, активным, местным и зачастую протестным сообществом, контр-публикой. Основная часть публичной социологии на самом деле носит органический характер – социологи, взаимодействующие с рабочим движением, соседскими объединениями, религиозными группами, правозащитными организациями. Существует диалог между органическим публичным социологом и обществом, процесс взаимного обучения. Следует признать этот органический тип публичной социологии, который зачастую недооценивается нашей профессиональной средой и кажется чьим-то «личным делом». Между тем, задумка таких публичных социологий как раз и состоит в том, чтобы сделать невидимое видимым, а приватное публичным, ратифицировать эти органические связи как часть нашей социологической жизни. Традиционная и органическая публичные социологии – не антитезы, а взаимодополняющие перспективы. Они взаимно информируют друг друга. Широко распространенные общественные дебаты, касающиеся, например, семейных ценностей, могут получить дополнительные измерения благодаря работе с клиентами социального обеспечения. Обсуждение соглашения Североамериканских свободных профсоюзов (North American Free Trade Agreement – NAFTA) позволит стимулировать и оформить диалог социологов с профсоюзами; а работа с заключенными с целью защитить их права могла бы основываться на общественной дискуссии по поводу исправительных учреждений. Выпускники университета Беркли – Гретчен Персер, Эми Шелет и Офер Шарон [Purser, Schalet and Sharone, 2004] исследовали участь низкооплачиваемых сотрудников университета, вывели их из тени и объявили их группой общественности, которую университет обязан признать. Их отчет был связан с более широкими дебатами по поводу работающих бедных, мигрантов-рабочих, приватизации и корпоратизации университета, и одновременно подогревал публичный дебат об академии как сообществе, имеющим определенные принципы. В идеале традиционная публичная социология обрамляет органическую публичную социологию, в то время как последняя дисциплинирует, создает основу и задает направление первой.

Можно выделить разные типы публичного социолога и говорить о разных группах общественности, или общественных аудиториях, но каким же образом две стороны – академическая и внеакадемическая – приходят к диалогу? Почему нужно прислушиваться скорее к нам, а не к другим сообщениям, исходящим из средств массовой информации? Действительно ли мы чересчур критичны и не можем привлечь внимание наших аудиторий? Алан Вольф [Wolfe, 1989], Роберт Пэтман [Putnam, 2001] и Теда Скокпол [Skocpol, 2003] делают следующий шаг, предупреждая, что общественные аудитории исчезают – они разрушаются рынком, колонизируются средствами массовой информации или становятся жертвой бюрократии. И все же, само существование широкой вариативности публичной социологии действительно предполагает наличие групп общественности, стоит лишь отыскать их, хотя нам следует постараться, чтобы узнать о них. Мы по-прежнему находимся на начальной стадии проекта. Стоит рассматривать наши группы общественности не как застывшие образования, а в движении, и учитывать, что мы можем принимать участие в их создании, равно как и в их трансформации. Несомненно, часть нашей работы как социологов состоит в определении этих человеческих категорий – людей со СПИДом, женщин с раком груди, гомосексуалов, – и если мы определяем их в условиях сотрудничества, мы создаем группы общественности. Категория «женщина» стала основой для создания движения – активного, насыщенного, видимого, национального и даже интернационального протестного сообщества, – потому что интеллектуалы, в том числе, социологи, определили женщин как маргинализованных, исключенных, угнетенных и замалчиваемых, то есть, близко к самосознанию группы. Из этого краткого экскурса по многообразию групп общественности становится ясно, что публичной социологии необходимо развить социологию аудиторий, или групп общественности (sociology of publics). Чтобы лучше оценить возможности и ловушки публичной социологии, необходимо работать в традициях (и за их рамками), основанных работами Роберта Парка [Park, 1972 (1904)], Уолтера Липпманна [Lippmann, 1922], Джона Дьюи (Dewey, 1927], Ханны Арендт [Arendt, 1958], Юргена Хабермаса [Habermas, 1991 (1962)], Ричарда Сеннетта [Sennett, 1977], Нэнси Фразер [Fraser, 1997] и Майкла Уорнера [Warner, 2002].

Помимо создания других сообществ, мы и сами можем утвердить себя как общественность, действующая на политической арене. Дюркгейм, как известно, настаивал на том, что профессиональные ассоциации должны быть неотъемлемым элементом национальной политической жизни, а не только защищать собственные узкопрофессиональные интересы. Следовательно, Американская социологическая ассоциация может внести большой вклад в общественные дебаты, как уже было, когда на рассмотрение в Верховный суд по делу Аффирмативного действия штата Мичиган было передано прошение Амикуса Кюре. АСА заявила, что социологическое исследование подтвердило наличие расизма, и что расизм имеет общественные причины и последствия; или когда ее члены приняли резолюцию против войны в Ираке и против конституционной поправки, объявившей вне закона однополые браки; или когда Совет АСА протестовал против заключения в тюрьму египетского социолога Саада Ибрагима.

Говорить от лица всех социологов трудно и рискованно. Нужно быть готовыми взаимодействовать с общественными позициями через открытый диалог, свободное и равное участие наших членов, через углубление нашей внутренней демократии. Многообразие публичных социологий отражает не только различные сообщества, но и различные системы ценностей среди социологов. У публичной социологии нет внутренне присущей единой нормативной системы ценностей, помимо общих обязательств настроенности на диалог вокруг проблем, поднимаемых в рамках социологии и при помощи социологии. Она в равной степени поддерживает диалог с христианским фундаментализмом, социологией освобождения или коммунитарианизмом. То, что социология в целом действительно поддерживает более либеральные или критические публичные социологии, – есть следствие развивающегося этоса социологического сообщества.

Есть одна группа общественности, которое не может исчезнуть раньше нас, – это наши студенты. Каждый год мы выпускаем порядка 25 000 бакалавров гуманитарных наук, которые специализировались в социологии. Что это значит – думать о них как о потенциальной группе общественности? Несомненно, это отнюдь не значит, что нужно относиться к ним как к пустым сосудам, в которые мы вливаем зрелое вино, или к чистым листам бумаги, куда которых мы вписываем свои обширные знания. Скорее, нужно учитывать их карьеры богатого жизненного опыта, на основе которого мы формируем более глубокое понимание исторических и общественных контекстов, сделавших их теми, кем они являются. С помощью мощных традиций социологии мы превращаем их личные проблемы в общественные. Мы делаем это, привлекая опыт их жизней, а не исключая их; начиная разговор с их точки зрения, а не с нашей. Образование становится серией стимулируемых нами диалогов на территории социологии, – диалогов между нами и студентами, между студентами и их опытом, среди самих студентов, и наконец, между студентами и разнообразными группами общественности за пределами университета.

Обучение, включающее практику работы в сообществе (service learning), является в этом смысле прототипом: обучаясь, студенты становятся посланниками социологии в более широкий мир точно так же, как они приносят обратно в аудиторию свой опыт общения с различными группами общественности . Как преподаватели, мы все являемся потенциальными публичными социологами. Это, во-первых, утверждает статус и легитимирует публичную социологию, признавая ее существование, вынося ее из личной сферы в открытое пространство, где ее можно оценивать и анализировать; а во-вторых, делает ее неотъемлемой частью нашей дисциплины, – что приводит меня к Тезису III.

ТЕЗИС III: РАЗДЕЛЕНИЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ТРУДА

Публичная социология является частью более широкого разделения социологического труда, который также включает прикладную, профессиональную и критическую социологию.

Поборник традиционной публичной социологии Ч. Райт Миллс (1959) и вслед за ним многие другие превращали всю социологию в публичную. Миллс возвращается к праотцам конца XIX века, для которых исследовательская и моральная инициативы были неразделимы. Однако сейчас невозможно вернуться к тому более раннему периоду до академической революции. Вместо этого мы должны двигаться вперед и работать в том времени, в котором мы живем, в ситуации разделения социологического труда.

Первый шаг – это отделить публичную социологию от прикладной. Прикладная социология служит достижению цели, обозначенной клиентом, или заказчиком. Смысл прикладной социологии заключается в решении поставленных перед нами проблем или легитимации уже принятых решений. Некоторые заказчики уточняют задачу социолога узким контрактом, в то время как другие больше похожи на патронов, определяющих широкие повестки социальной практики (policy agenda). Свидетель-эксперт на суде, например, – это важная услуга для сообщества, и здесь относительно четко определены отношения с клиентом. А финансирование Государственным Департаментом расследование причин терроризма или бедности могут предоставить гораздо более широкую повестку исследования. Публичная социология, напротив, реализует диалогические отношения между социологом и обществом, в которых повестка каждой из сторон вынесена на стол переговоров, где каждый участник приспосабливается к другому. В публичной социологии дискуссия зачастую включает в себя ценности или цели, которые не автоматически разделяются обеими сторонами, так что зачастую становится трудно поддерживать реципрокность, или как это называет Хабермас (1984) «коммуникативное действие» (‘communicative action’) . И всё же целью публичной социологии является развитие именно такого диалога.

Знаменитая книга Барбары Эренрайх [Ehrenreich, 2002] «Обреченные на гроши» (Nikel and Dimed) – этнография низкооплачиваемой работы, выявляющая наряду с другими аспектами практики найма компании Уолмарт, является примером публичной социологии, в то время как экспертное свидетельство Уильяма Билби [Bielby, 2003] в деле о сексуальной дискриминации против той же компании будет случаем прикладной социологии, выполняемой по запросу клиента, заказчика. Подходы публичной и прикладной социологии не являются ни взаимоисключающими, ни антагонистическими. Как в упомянутом случае, они зачастую являются взаимодополняющими.

Прикладная социология может превратиться в публичную социологию, особенно когда прикладной не достаточно, как в случае предложений Джеймса Колемана [Coleman, 1966, 1975] по перевозкам школьников на автобусе, или когда правительство отказывается поддерживать предложения политики – в рекомендации Уильяма Юлиуса Уилсона [Wilson, 1996] по созданию рабочих мест для сокращения расово обусловленной бедности, или в случае участия Пола Стара в бесплодных реформах системы здравоохранения при администрации Клинтона. Точно так же, публичная социология зачастую превращается в прикладную социологию. Широкое освещение в прессе результатов расследования Дианой Воан [Vaughan, 2004] катастрофы шаттла «Колумбия», основанного на ее более раннем изучении трагедии с «Челленджером», позволило ее идеям стать частью отчета Совета по расследованию причин катастрофы [Columbia Accident Investigation Board, 2003] и, в частности, способствовала обвинительному акту против организационной культуры Национального агентства по аэронавтике и исследованию космического пространства (National Aeronautical and Space Administration – NASA).

Ни публичная социология, ни прикладная социология (policy sociology) не могут существовать без профессиональной социологии, которая предоставляет правдивые и проверенные методы, накопленный багаж знаний, вопросы-ориентиры и концептуальные рамки исследования. Профессиональная социология является вовсе не врагом публичной или прикладной социологии, а sine qua non – непременным условием их существования – представляя как легитимность и экспертизу для публичной и прикладной социологии. Поле профессиональной социологии включает, в первую очередь, многообразные и пересекающиеся исследовательские программы, у каждой из которых есть свои гипотезы, модели, ключевые вопросы, концептуальный аппарат и постоянно развивающиеся теории . Подавляющее большинство ее подполей содержит хорошо организованные исследовательские программы, например, организационная теория, стратификация, политическая социология, социология культуры, социология семьи, расы, экономическая социология. Исследовательские программы часто встречаются и внутри этих подполей, например, организационная экология в рамках организационной теории. Исследовательские программы совершенствуются путем решения их ключевых задач, исходящих либо из внешних аномалий (несовместимости между предсказаниями и эмпирическими данными) или из внутренних противоречий. Так, исследовательская программа по общественным движениям была организована путем отказа от «иррационалистической» и психологической теорий коллективного поведения и с помощью построения новой объяснительной рамки на основе идеи об источнике мобилизации. Это, в свою очередь, привело к формулированию теории политического процесса, а также к недавней попытке учесть в ней эмоции. В каждой из таких исследовательских программ яркие образцовые исследования решают один набор задач, и одновременно создают новые, задавая исследовательской программе другие направления. Но исследовательские программы могут вырождаться из-за аномалий и противоречий, или когда попытки амортизировать, смягчить задачу становятся скорее способом сохранить лицо, а не истинной теоретической инновацией. Гудвин и Джаспер [Goodwin and Jasper, 2004. Глава 1] доказывают, что такова была участь теории социальных движений, когда она стало слишком общей и самоуглубленной.

Роль критической социологии, четвертого типа, заключается в том, чтобы изучать основания исследовательских программ профессиональной социологии – как явные, так и скрытые, как нормативные, так и описательные. Здесь мне приходит на память работа Роберта Линда [Lynd, 1939], который утверждал, что социальная наука, зацикленная на собственных методах и специализации, отрекалась от своей обязанности противостоять довлеющим культурным и институциальным проблемам своего времени. Ч. Райт Миллс [Mills, 1959] обвинял профессиональную социологию в 1950-е годы в ее нерелевантности, смене курса на невразумительную «большую теорию» или бессмысленный «абстрактный эмпиризм», отделяющий данные от контекста. Элвин Гоулднер [Gouldner, 1970] критиковал структурный функционализм за его веру в общество, основанное на консенсусе, что не состыковывалось с растущими в 1960-х годы конфликтами. Феминизм, квир-теория и критическая теория расы осудили профессиональную социологию за то, что та не отследила вездесущность и глубину угнетения по признакам пола, сексуальной ориентации и расы. В каждом случае критическая социология пытается заставить профессиональную социологию увидеть присущие той предрассудки, умолчания, продвигая новые исследовательские программы, построенных на альтернативных основаниях. Критическая социология – это совесть профессиональной социологии, так же как публичная социология является совестью прикладной социологии.

Критическая социология также ставит перед нами два вопроса, которые показывают родство наших четырех типов социологий. Первый вопрос был поставлен Альфредом Маклангом Ли [Lee, 1976] в его Президентском обращении «Социология для кого?». Действительно ли мы говорим только сами с собой (академической аудиторией), или мы также обращаемся к другим (внеакадемической аудитории). Это риторический вопрос – ведь мало кто станет отстаивать идею герметически замкнутой дисциплины или защищать поиск знаний лишь ради самих знаний. Такие действия, как отстаивание вовлеченности внеакадемической аудитории, предоставление услуг клиентам либо обсуждение острых вопросов с конкретными группами и сообществами, – не означают отрицания связанных с этим опасностей и рисков, но означает осознание необходимости таких действий вопреки им или именно в силу этих опасностей и рисков.

Второй вопрос Линда таков: «Социология для чего?». Действительно ли нам нужно заботиться о конечных целях общества, или только о способах достижения этих целей. Это именно то отличие, которое подчеркивает дискуссию Макса Вебера о технической и ценностной рациональности. Вебер и следующая за ним Франкфуртская школа полагали, что техническая рациональность вытесняла дискуссию о ценностях – Хоркхаймер [Horkheimer, 1974 (1947)] называл это затмением смысла, а вместе с Теодором Адорно [Adorno, 1969 (1944)] говорили об том как о диалектике просвещения. Я называю это одним типом знания – инструментальным знанием, будь то решение задачи профессиональной социологии или решение задачи прикладных социологических исследований. Я называю другой тип рефлексивным знанием, потому что он связан с диалогом о конечных целях, будь то диалог внутри академического сообщества об основах его исследовательских программ или между академическим сообществом и различными общественными группами о направлении, в котором движется общество. Рефлексивное знание задает вопросы о ценностных ориентирах общества и нашей профессии. Данная схема суммирована в таблице 1 .

Таблица 1. Разделение социологического труда

	Академическая аудитория	Вне-академическая аудитория
Инструментальное знание	Профессиональная	Прикладная
Рефлексивное знание	Критическая	Публичная

На практике, каждый тип социологии может перешагивать через эти идеальные типы или продвигаться сквозь них со временем. Например, как я уже отметил, различие между общественной социологией и прикладной социологией зачастую оказываются размытыми – социология может одновременно как служить заказчику, так и генерировать общественные дебаты. Категории являются общественными продуктами. Эта категоризация социологического труда переопределяет способ, которым мы оцениваем себя. Я говорю о том, что Пьер Бурдье [Bourdieu, 1986 (1979); 1988 (1984)] назвал бы борьбой классификаций, замещая дебаты о количественных и качественных методах, позитивистских и интерпретационных методологиях, микро- и макро-социологиях постановкой двух центральных вопросов: для кого и для чего мы занимаемся социологией? Следующие тезисы призваны доказать и расширить эту классификационную систему.

ТЕЗИС IV: УТОЧНЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ СЛОЖНОСТИ

Вопросы «знание для кого?» и «знание для чего?» определяют фундаментальный характер нашей дисциплины. Они не только делят социологию на четыре разных типа, но также позволяют нам понять то, как конструируется каждый из таких типов.

Наши четыре типа знания представляют собой не только функциональную дифференциацию социологии, но также четыре ясно различимые подхода в социологии. Разделение социологического труда с точки зрения критической социологии сильно отличается от такового, например, с точки зрения прикладной социологии! Действительно, критическая социология в самом общем смысле определяет себя через оппозицию профессиональной («господствующей») социологии, которую рассматривает как неотделимую от ренегатской прикладной, заказной социологии. В свою очередь, прикладная социология платит той же монетой, нападая на критическую социологию за политизацию и, как следствие, дискредитацию дисциплины. Так и в каждой из категорий мы склонны выделять что-то главное, обобщать и стереотипизировать других. Но нам нужно стремиться к тому, чтобы увидеть комплексный характер всех четырех типов социологии. Лучший способ добиться этого – еще раз задать наши два основные вопроса: знание для кого? и – знание для чего? В результате может быть выявлена внутренняя дифференциация каждого типа социологии, и, вследствие этого, более богатая нюансами картина. Мы также узнаем о проблемах внутри каждого из этих типов, направляющих его в то или иное направление.

Давайте начнем с профессиональной социологии. В ее основе лежит создание, развитие, упадок разнообразных исследовательских программ. Но ведь есть и политическое измерение профессиональной социологии, в рамках которого отстаивается социологическое исследование в более широком контексте – защищаются бюджеты для исследований, порождающих политические дебаты, например: изучение сексуального поведения; этическое регулирование различных типов, включая биомедицинские, исследований человека; поиски правительственной финансовой поддержки для академических программ, например, ориентированных на вовлечение этнических меньшинств в науку. Это политическое измерение профессиональной социологии воплощается в административном аппарате Американской социологической ассоциации (АСА) и представлено на страницах его бюллетеня «Примечания» (Footnotes). Кроме того, у профессиональной социологии есть и публичное лицо – в виде представления результатов исследования в доступной форме для непрофессиональной аудитории. Это являлось признанной целью нового журнала «Контексты» (Contexts), но похожая функция выполняется регулярными тезисами конференций, публикуемыми аппаратом АСА. Здесь можно увидеть много преподавателей, которые распространяют полученные ими результаты социологических исследований и, конечно, пишут учебники. Тонкая грань отделяет публичное лицо профессиональной социологии от самой публичной социологии: первая более тесно связана с обеспечением условий для нашей основной профессиональной деятельности.

Наконец, существует критический аспект профессиональной социологии – дебаты внутри и между исследовательскими программами, в том числе по поводу объяснительной значимости категорий класса и расы, эффектов глобализации, моделей сверхинтенсивной занятости, классовых оснований электоральной политики, причин низкого уровня экономического развития и тому подобное. Такие критические дебаты являются темами публикаций в «Ежегодном социологическом обозрении» (The Annual Review of Sociology), и они привносят необходимый динамизм в наши исследовательские программы. Четыре раздела профессиональной социологии представлены в Таблице 2.

Таблица 2. Анатомия профессиональной социологии

Профессиональная Исследование, проводимое в рамках научных программ, определяющих предположения, теории, концепции, вопросы и задачи	Прикладная Защита социологического исследования, защита людей, которых мы изучаем, финансирование, представления материалов в Конгресс США
Критическая Критические дебаты о дисциплине внутри исследовательских программ и между ними	Общественная Забота о публичном образе социологии, представление результатов в доступной форме, преподавание основ социологии и написание учебников

Из-за преобладающей роли и доминантности профессиональной социологии мы можем рассмотреть ее внутреннюю функциональную дифференциацию, или как бы назвал ее Эбботт [Abbott 2001], «фрактализацию», но другие типы социологии в меньшей степени внутренне развиты, поэтому здесь лучше говорить о ее различных аспектах или измерениях. Таким образом, основная деятельность публичной социологии – диалог между социологами и их аудиторией – поддерживается (или не поддерживается) профессиональными, критическими и политическими факторами. Например, исследовательский и акционистский Проект Бостонского Колледжа по тематике масс медиа (Boston College’s Media Research and Action Project), который объединяет социологов вместе с организаторами работы в сообществе, для того чтобы изучить способы лучшего представления социальных проблем в СМИ. В этом проекте присутствует профессиональная составляющая, базирующаяся на идеях фрейминга Уильяма Гэмсона, критическая составляющая, вытекающая из анализа тех ограниченных инструментов, которыми оперируют средства массовой информации, и политическая составляющая, направляющая усилия по решению конкретных задач, поставленных организаторами работы в сообществе. Шарлота Райан [Ryan, 2004] описывает конфликты внутри проекта, проистекающие из противоречивости требований безотлагательных действий в рамках публичной социологии и карьерных ритмов профессиональной социологии, в то время как Гэмсон [Gamson, 2004] подчеркивает экономическую незаинтересованность университета в проекте, направленном на усиление местных сообществ.

Прикладная социология также имеет свои профессиональные, критические и публичные аспекты. Здесь интересным случаем является опыт Джуди Стейси [Stacey, 2004] в ее роли эксперта, защищающего практику однополых браков в канадской провинции Онтарио. Правоведы – противники однополых браков – использовали ее статью, опубликованную в «Американском социологическом обозрении» и получившую широкую известность [Stacey and Biblarz, 2001]. Авторы статьи доказывали, что хотя разные исследования приводят сходные выводы о незначительных различиях во влиянии родителей-гомосексуалов на детей, в частности, дети оказываются более открытыми к сексуальному многообразию, – не существует доказательств, что эти влияния являются в какой бы то ни было степени «вредными». Оппоненты однополых браков утверждали, что исследования Стейси и Библарц слишком слабые в научном отношении. Джуди Стейси, таким образом, оказалась в непривычной позиции защиты научной достоверности своих выводов. Более того, ее защита гражданских прав гомосексуалов вызвала поток аргументов в защиту брака – института, который она подвергала резкой критике в своих научных трудах. В этом случае мы видим, насколько ограничивающей может быть прикладная социология, и как зависимость этого типа анализа от профессиональной социологии может увлечь его в западню и направить против критической и публичной социологии. Четыре лица данного типа социологии могут находиться отнюдь не в гармонии друг с другом.
Мы можем наблюдать аналогичную проблему и в критической социологии. В своей классической статье «Социология для женщин» (A Sociology for Women) Дороти Смит [Smith 1987. Глава 2] использовала социологию для изучения универсализации мужской социальной позиции, особенно позиции правящих мужчин, управляющих макро-структурами общества. Используя канонические работы Альфреда Шютца, она изучает положение женщин, укорененное в микро-структурах повседневной жизни – невидимой силе, поддерживающей макро-структуры. Патриция Хилл Коллинз [Collins, 1991], развивая дальнейший анализ положения женщин в обществе, настаивает на том, что понимание общества приходит от тех, кто испытывает множественное угнетение – например, бедных чернокожих женщин, – но она также использует конвенциальную социальную теорию, в данном случае не Шютца, а Георга Зиммеля и Роберта Мертона, с целью развить критику профессиональной социологии. Более того, это и публичный аспект – связь чернокожих женщин-интеллектуалов с культурой бедных чернокожих женщин была необходима для того, чтобы показать универсальность профессиональной социологии. Таким образом, мы видим профессиональные и публичные аспекты критической социологии, но что можно сказать относительно ее прикладного аспекта? Можно ли оспорить тот факт, что здесь находится realpolitik защиты пространства критического мышления в университете, пространства, которое включало бы в себя междисциплинарные программы, институты и борьбу за репрезентации?

Здесь приведено лишь несколько примеров, иллюстрирующих комплексный характер каждого типа социологии, в рамках которого разделяются академическое и вне-академическое, а также инструментальное и рефлексивное измерения. Не нужно забывать об этом сложном внутреннем строении, переходя к теме отношений между этими основными типами науки. <…….>

Примечания
1. Policy sociology – здесь переводится как прикладная социология, под которой подразумеваются социологические исследования по заказу учреждений и организаций – прим.ред. 
2. Publics – здесь переводится как общественность, аудитории, публика, группы общественности, сообщество, в зависимости от контекста – прим.ред.
3. И в сентябре 2007 года – в России (Санкт-Петербург) – прим.ред.
4. Иными словами, многие были против войны, но не хотели, чтобы АСА занимала официальную позицию, поскольку социология не должна заниматься политикой.
5. Данные по вопросу общественной поддержки войны во Вьетнаме взяты из публикации Мюллера [Mueller, 1973. Таблица 3.3], а данные по поддержке войны в Ираке – из опросов Института Гэллапа.
6. В 1968 году 19 избранных членом Совета АСА были белые и мужчины, за исключением одной женщины, Мирры Комаровски. В 2004 году 20 членов Совета включали точно 50% человек из женщин и 50% человек из меньшинств. Что касается более широкого профессионального круга, между 1966 и 1969 годами женщинами было защищено 18.6% докторских диссертаций по социологии, в то время как в 2001 году этот показатель составил 58.4%. Данные относительно роста представительства расовых меньшинств в социологии начали рассматриваться позднее. В 1980 году 14.4% докторских диссертаций по социологии было защищено меньшинствами, в то время как в 2001 году эта доля составила 25.6%.
7. Существует множество источников по такому обучению. Две книги, непосредственно касающиеся социологии: Ostrow et al. 1999; а также Marullo and Edwards, 2000
8. В формулировке идеи исследовательской программы я очень многое почерпнул у Имре Лакатоса [Lakatos, 1978] и его дебатов с Томасом Куном, Карлом Поппером и другими.
9. Схема очень напоминает известную схему четырех функций Талкотта Парсонса [Parsons, 1961] – адаптация, целедостижение, интеграция и латентная функция (сохранение культурного образца) (AGIL), показывающую, что любая система должна выжить. Если критическая социология соответствует латентной функции, основываясь на приверженности ценностям, а публичная социология соответствует интеграции, где влияние есть средство обмена, тогда прикладная социология соответствует целедостижению, а профессиональная социология с ее экономикой знаков отличия соответствует адаптации. Хабермас [Habermas, 1984. Гл. 7] придает критическое направление идее Парсонсу, говоря о колонизации жизненного мира (латентной функции и интеграции) системой (адаптацией и целедостижением). Далее мы увидим, что в Тезисе VII тезис идея колонизации по Хабермасу сочетается с анализом полей академического мира по Бурдье [Bourdieu, 1988 (1984)].    
10. Realpolitik – то, как в действительности делаются дела, мотивы без прикрас, цинично представленные интересы – прим.ред.


Перевод Аллы Балджи под редакцией Елены Ярской-Смирновой и Павла Романова